81
" But who is he, my protagonist? Jacob? Marusya? Genrikh? Me? Yurik? No. No one, in fact, who is conscious of an individual existence, of birth and an anticipated, and unavoidable, death.
Not a person at all, one might say, but a substance with a certain chemical makeup. And is it possible to call a “substance” something that, being immortal, has the capacity to transform itself, to change all its fine, subtle little planes and angles, its crooks and crevices, its radicals? It is more likely an essence that belongs neither to being nor to nonbeing. It wanders through generations, from person to person, and creates the very illusion of personality. It is the immortal essence, written in code, that organized the mortal bodies of Pythagoras and Aristotle, Parmenides and Plato, as well as the random person one encounters on the road, in the streetcar, on the metro, or in the seat next to you in an airplane. Who suddenly appears before you, and calls up a familiar, dim sensation of a previously glimpsed outline, a bend or a curve, a likeness—perhaps of a great-grandfather, a fellow villager, or even someone from the other side of the world. Thus, my protagonist is essence itself. The bearer of everything that defines a human being—the high and the low, courage and cowardice, cruelty and gentleness, and the hunger for knowledge.
One hundred thousand essences, united in a certain pattern and order, form a human being, a temporary abode for each and every person. This is, in fact, immortality. And you, a human being—a white man, a black woman, an idiot, a genius, a Nigerian pirate, a Parisian baker, a transvestite from Rio de Janeiro, an old rabbi from Bnei Brak—you, too, are just a temporary abode. "
― Lyudmila Ulitskaya , Лестница Якова
85
" She discovered that her perception of the world had become doubled, as though it had acquired a stereoscopic property. A pleasant puff of wind blowing through the window became both frightening and alarming, because Yurik turned over in his crib from the stream of air on his cheeks. The tap of a hammer in the apartment above, which she wouldn't even have noticed before, was painful to her ears, and she responded to these blows from the depths of her body, just like the baby. ... She hoped that when she stopped breast-feeding him her familiar world would re-establish itself. But this never happened. On the contrary, it was as though, together with the baby, she was learning to know what was soft, hard, hot, or sharp; she looked at the branch of a tree, a toy, any object at all, with primordial curiosity. Just like him, she ripped pages of newsprint and listened to the rustling of the paper; she licked his toys, noting that the plastic duck was more pleasing to the tongue than the rubber kitten. Once, after she had fed Yurik, she was wiping the sticky cream of wheat off the table with her hand and she caught herself thinking that there was indeed something pleasurable about smearing it on the surface. Yurik was thrilled when he saw his mother doing what he liked to do, and started slapping his little palm in the mess of porridge. Both of them were rubbing their hands around on the tabletop. Both of them were happy. "
― Lyudmila Ulitskaya , Лестница Якова
91
" В первый раз в жизни Таня столкнулась с чужой волей, с насилием в его самой легкой форме. До этого момента желания окружающих и её собственные счастливо совпадали, и ей в голову не приходило, что может быть иначе… Оказывается, это и была взрослая жизнь — подчинение чужой воле… С этого момента оказалось: чтобы по-прежнему быть счастливой, надо быть уверенной, что ты сама желаешь именно того, чего от тебя требуют взрослые… Она, разумеется, этого не думала, скорее, эта идея накрыла её сверху и начала подминать под себя…
Достоинства жены восхищали его, а недостатки умиляли. Это и называется браком. Их брак был счастливым и ночью и днем, а взаимное понимание казалось особенно полным оттого, что будучи скрытными и молчаливыми по натуре и обстоятельствам воспитания, оба нисколько не нуждались в словесных подтверждениях, которые так быстро изнашиваются у разговорчивых людей.
Отношения супругов никак нельзя было назвать плохими — они, как и прежде, угадывали желания друг друга, иногда и мысли читали, да только взглядом старались не сталкиваться. Она смотрела ему в шею, он ей — в переносицу…
Василиса получила свидетельство великого господня могущества и мудрости. Горы произвели на нее большее впечатление, чем море, но и то, и другое вызывало восторг пред творцом, создавшим весь этот грандиозный инвентарь.
– Я прежде думал, глупость не грех, а несчастье. Теперь переменил мысли. Глупость – большой грех, потому что содержит в себе самоуверенность, то есть гордыню.
Я отказываюсь решать вопросы мирового значения. У нас и так полстра "
― Lyudmila Ulitskaya
92
" Rögtön mondta, hogy olvasott rólam, tud a háborús múltamról, és hogy szerinte az egyház számára különösen értékesek a háborút megjárt papok. És akkor azt gondoltam, hogy nem lesz ennek a beszélgetésnek semmi értelme. Nem fogom neki elmondani, hogy mi a valóságos értelme a háborús tapasztalatoknak. Gondoltam, hát nem tudja, hogy a háború csak kérgesíti, torzítja és rombolja az embert? "
― Lyudmila Ulitskaya , Даниэль Штайн, переводчик
