1
" Nogle, især piger, havde måttet leve deres mors barndom, mens deres egen lå gemt hen i en hemmelig skuffe. For sådanne piger var det vanskeligst. Deres stemmer brød ud af dem som materien af et sår, og lyden af den forskrækkede dem, som når de opdagede, at nogen havde læst i deres dagbog, skønt den var låst inde mellem skrammel og gammelt legetøj fra den tid, hvor de bar en firårigs udsatte ansigt. Det stirrede op på dem mellem snurretoppene og de invalide dukker med det uskyldige, forbavsede glasblik. Deres søvn var let og lugtede af angst. Hver aften når de ryddede op på deres værelse, måtte de samle deres tanker sammen for natten som fugle, der skal lokkes ind i deres bur. Det hændte, at en af dem ikke var deres egen, og så vidste de ikke, hvor de skulle gøre af den. I farten, for de var altid trætte, proppede de den om bag et skab eller ind mellem to bøger i reolen. Men når de vågnede, disse piger, passede tankerne ikke mere til deres ansigt, som havde opløst sig under søvnen ligesom en fastelavnsmaske, hvis stive pap er revnet og gennemvædet af den varme ånde. Med besvær tog de det nye ansigt på sig som en skæbne, og de blev svimle af at se ned på deres fødder, så stor var afstanden blevet i nattens løb. "
― Tove Ditlevsen , The Faces
2
" Дети носили лица тех, в кого им предстояло вырасти, — правда, лица становились впору лишь через много лет. Почти всегда они сидели слишком высоко, и детям приходилось тянуться на цыпочках и прилагать много усилий, чтобы хотя бы взглянуть на изображение по ту сторону век. Некоторым, особенно девочкам, выпадало проживать детство своих матерей, пока собственное хранилось взаперти в секретном шкафчике. Таким девочкам приходилось очень сложно. Голос сочился из них, словно гной из раны, и одно его звучание пугало, словно они обнаружили, что кто-то прочитал их дневник, хотя тот и был закопан под всякой ерундой и старыми игрушками еще с тех времен, когда им, четырехлетним, надо было носить уже использованное лицо. Оно выглядывало между юлой и искалеченными куклами, таращило стеклянные глаза невинно и удивленно. Их сон был чуток и смердел страхами. По вечерам, во время уборки в комнате, девочкам приходилось собирать свои мысли, словно птах, которых нужно запереть в клетке. Иногда обнаруживалось, что одна из них чужая, и что с ней делать — непонятно. Девочки в спешке из-за вечной усталости прятали эту птаху за шкаф или между книгами на полке. Но утром мысли больше не подходили их лицам, разлагались во время сна, словно карнавальная маска, треснувшая и размокшая от теплого дыхания. С трудом удавалось натянуть на себя новые лица, точно судьбы, и при одном только взгляде на ноги кружилась голова — так стремительно увеличивалось расстояние до них за одну ночь. "
― Tove Ditlevsen , The Faces
3
" Жизнь — цепочка крошечных и незаметных событий, которые могут переехать человека, если упустить из виду хотя бы одно из них.
Откуда-то явилась тревожная мысль: рук в мире вдвое больше, чем лиц.
Мы всегда переоцениваем значение того, чего у нас нет
But I was young and foolish, and now am full of tears
Под глазами набрякли небольшие мешки, словно он носил в них горькие воспоминания о неудавшейся жизни.
Лизе сняла халат и снова залезла под одеяло. В его хорошо знакомых складках не было ни капли сна.
в мире достаточно людей и книг. Добавлять к ним что-то новое — только повторяться
Покой — значит не существовать в сознании других людей
«Никакого пути к любви не существует. Она лежит поперек пути и разрушает его, исчезнув».
В назойливом звуке телевизора таилась угроза, враждебный ей мир призывал к безотлагательному участию
Где бы она ни пыталась найти убежище, люди нагло создавали представление о ней, на которое она никак не могла повлиять.
Наде она казалась впечатляюще терпимой, но та путала терпимость с безразличием. Чтобы быть терпимой, нужно быть сопричастной.
Она позволила кроткой и унылой мысли пробраться на страницы книги. Мысль вывалилась из нее и повисла на краю обложки, пока не начала падать на пол каплями, как слезы с ресниц. Гитте присвоила себе книгу, словно во всем мире не существовало другого экземпляра и другого возможного толкования. "
― Tove Ditlevsen , The Faces
4
" Церкви, колонны, грязно-соленые стены елизаветинской эпохи —
Как спокойно прощаются люди со всем, что обрушилось грудой щебенки.
Бомбы есть бомбы — им надо во что-то попасть. Благослови каждую,
Что падет по косой на строенье в готическом стиле, если спасется хотя бы один ребенок.
Искусством нельзя торговать, меняя его на рабство, позор и злобу.
Что толку в том, чтобы спасти Нотр-Дам, заплатив за это свободой?
Искусство вправе получить свои раны, саднящие, кровавые.
Лондон, лишенный памятников, — таким его и полюбит мир.
— Нет, — повторила она. — Я по-прежнему слышу голоса, а здоровый человек их не слышит. И я совсем не разбираюсь в работе по дому.
— Вам совершенно ни к чему в ней разбираться, — настойчиво ответил он. — Достаточно того, что вы разбираетесь в поэзии. Я считаю, что вы написали совершенно восхитительные стихи.
— Они безнадежно банальны, — добавил он, — в них столько признаний о том, что вы чувствуете, что чувствуете, когда чувствуете.
— Пусть те, кто хочет, спасают мир, лишь бы тебе удалось понять его — отчетливо, ясно и как единое целое. "
― Tove Ditlevsen , The Faces
