24
" Omul e ca o țeavă de sticlă prin care alunecă rotonduri colorate: la cei mai mulți, unul într-o viață. Dacă e roșu, se zice că omul e rău. Dacă e galben, omul e bun. Dacă sînt două, unul după altul - unul roșu, celălalt galben, - atunci se zice că e vorba de un caracter instabil. Noi, mușcații de șarpe, străbatem într-o singură viață, drumul pe care altminteri o specie întreagă de oameni îl urcă de-a lungul vârstei unei lumi: bilele colorate gonesc în șir de-a lungul țevii de sticlă, și când s-au sfârșit - sîntem profeți, oglinzi ale dumnezeirii. "
― Gustav Meyrink , The Golem
27
" - С тех пор как Луна, бледная странница, кружит по небосклону, - продолжал иудей, - пребываю я в мире сем. Мне суждено было узреть первых людишек - подобные обезьянам, они приходили из древа и уходили во древо, из колыбели во гроб. И по сей день люди как обезьяны, и в руках у них по-прежнему топор. потухший взор их обращен вниз, в бесконечность, коя сокрыта в малом, - там, в непроглядной бездне, тщатся они дно обрящить. Итак, познали они, что в чреве самого ничтожного червя обитают миллионы крошечных существ, а в тех в свой черед - миллиарды еще более крошечных, однако всё еще невдомек пытливым исследователям, что эдак им конца во веки веком не сыскать. И хотя взору моему отверсты обе бездны, и верхняя и нижняя, да и слезы свои я давным-давно повыплакал, но, все едино, смеяться так и не научился... "
― Gustav Meyrink , The Golem
28
" Призраки, гигантские, бесформенные, свидетельствующие о себе разве что смертью, голодом и разрухой - невидимые участники тайных заседаний, алчной сворой теснящиеся вокруг крытых зеленым сукном столов, за которыми циничные честолюбивые старцы решают судьбы мира, они собрали свой страшный многомиллионный урожай и до поры до времени впали в спячку; но сейчас проснулся самый страшный из всех фантомов - уже давно тлетворный дух загнивающей культуры щекотал его ноздри, - и поднял из бездны личину Медузы, и рассмеялся в лицо одураченному человечеству, ибо то, что люди принимали за прогресс, ради чего мучились, страдали и приносили неисчислимые жертвы, оказалось огромным пыточным колесом, которое эти слепцы вращали в безумной надежде снискать для грядущих поколений свободу и которое они теперь, несмотря на все свои "знания", на веки вечные обречены приводить в движение. "
― Gustav Meyrink , The Golem
31
" Stavo pensando", disse Prokop come se volesse farsi perdonare il suo silenzio, "com'è strano quando il vento gioca con gli oggetti inanimati. E' quasi miracoloso il modo in cui cose che giacciono in giro senza un briciolo di vita improvvisamente cominciano a svolazzare. Non ve ne siete accorti? Una volta stavo in una piazza deserta e guardavo un mucchio di cartacce che si rincorrevano l'un l'altra. Non sentivo il vento perché stavo in un angolo riparato, ma eccole là, ammassate insieme in una vera e propria danza della morte. Un attimo dopo sembrava che avessero stipulato un armistizio ma, tutto a un tratto, uno sbuffo irresistibile della memoria sembrava soffiare su di loro, e ricominciavano, ognuna correndo dietro alla sua vicina finché scomparvero dietro l'angolo. Rimase solo un giornale intero; stava impotente sul selciato, e sbatteva astiosamente di qua e di là: sembrava un pesce fuor d'acqua che boccheggiasse. Non potei fare a meno di pensare che noi, in fin dei conti, siamo proprio come quei pezzetti di carta svolazzanti, nient'altro. Siamo trascinati di qua e di là da un "vento" invisibile e incomprensibile, che ci obbliga a comportarci in un certo modo, per quanto -da vanitosi- ci vantiamo della nostra forza di volontà. "
― Gustav Meyrink , The Golem
34
" N-om fi și noi, ființele vii, un soi de zdrențe de hârtie? Nu cumva vântul sau altceva, cine știe ce, ne mână, nevăzut, neînțeles încoace și încolo, hotărând ce să facem și ce nu când noi, neștiutori, ne încredem în voință și zicem că-i a noastră. "
― Gustav Meyrink , The Golem
35
" Tenkrát se ve mně probudilo temné podezření: jestli nakonec i my, živé bytosti, nejsme něco podobného jako ty papírové cáry? - Jestli taky nás neprohání sem a tam nějaký neviditelný, nepochopitelný "vítr" a neurčuje naše jednání, zatímco my si ve své prostoduchosti myslíme, že se řídíme svou vlastní svobodnou vůlí? Co když život v nás není nic jiného než nevyzpytatelný větrný vír? Vítr, o němž se v Bibli říká: "Víš, odkud přichází a kam jde?" --- Cožpak se nám někdy nezdá, že jsme sáhli do hluboké vody a lapili stříbrné rybky, a ve skutečnosti se nestalo nic jiného, než že nám po ruce přejel studený závan větru? "
― Gustav Meyrink , The Golem
